добру это. Хотя в шестидесятые года прошлого века и прошлого тысячелетия, в голове не укладываются такие летоисчисления, с ума можно сойти, вдруг ни с того ни сего мода пошла на стрижку под Керенского. Сядешь к парикмахеру в кресло и так прямо и говоришь, мол, стриги под Керенского. Два раза повторять не надо, тот всё понял. Делает на голове ёжика, плоского, как английский газон. Были мастера, которые шедевральный ёжик на голове делали. Но это не всем по карману было, стриглись мы у мастеров попроще, но тоже ничего выходило, девчонкам нравилось. Проведёт ладошкой по ёжику эта девчонка и скажет: «Ёжик ты мой ненаглядный». Так приятно это было слышать, что вот сейчас вспоминаю и как молоденький дурачок улыбаюсь. Потом как-то незаметно мода на эту причёску сошла на нет. И вот опять вспомнили.

А вот ещё из шестидесятых. Я тогда по вечерам часто слушал по радио вражеский «Голос Америки». Не за тем, чтобы стать антисоветчиком. Нет, я ещё был слишком молод и соплив для такого подвига. Я слушал музыкальные передачи, в которых звучали блюзы и прочие рок-н-роллы. Как сейчас помню эти «тюри-фури» и другие тра-та-та. Чего не говори, а энергии в этих американских штучках хоть отбавляй. Ну да ладно, музыка музыкой, а иногда и слушал я, признаюсь, политические передачи. С интересом слушал, не всему верил, но кое-какие выводы делал и на ус мотал, на воображаемый ус, поскольку настоящий ус ещё толком не отрос. И вот однажды объявляют наши американские враги елейным голоском, что сейчас выступит с обращением к советскому народу, кто бы вы подумали, Александр Фёдорович Керенский. Я опешил. Уверен был, что он давно окочурился. Ан нет, жив курилка. И вот стал он к нам обращаться, к соотечественникам, народу русскому. И никакой гадости к моему удивлению не сказал. Покаялся, что виноват перед Россией, правда, не сказал, в чём виноват. Поклялся, что никогда не был врагом России, всегда её любил и верил в неё. И сказал, что мечтает вернуться и умереть на Родине. Вот такие дела.

А в это время на съезде партии, которая наш рулевой, Никита Сергеевич Хрущёв, вождь и главный борец со сталинизмом, пообещал всем нам в восьмидесятом году рай в форме коммунизма. А на закуску потешил немного. Обсмеял абстракционистов, халтурного скульптора Эрнста Неизвестного, показал последнего в стране попа, а заодно и последнего меньшевика, старенького седого дедушку. Всем им дали слово. Поп рассказывал, что обманывал людей, что Бога нет и никогда не было. И вот он просит прощения за своё враньё и обещал исправиться. И плакал. Меньшевик что-то пропищал и тоже плакал. Неизвестный пытался оправдать абстракционизм, импрессионизм и новые направления в живописи и ваянии, но был обсмеян и освистан. И вообще обстановка в зале была весёлая. Когда эти три недотёпы выступали, зал, битком набитый депутатами этого съезда, ржал как стадо необъезженных жеребцов, топал ногами и свистел в два пальца. Особенно громко ржали Хрущёв и лучший друг его Шолохов. И нам это по телевизору показывали. И все, у кого эти телевизоры были, а были они далеко не у всех, припали к экранам. И я в том числе. В зале депутаты ржали, покатывались со смеха, у телевизоров тоже ржали и от смеха чуть не лопались. Но не все ржали, некоторые покачивали головами и крутили пальцем у виска. А самые смелые плевались в экраны своих телевизоров. И я подумал, хотя был юн и не слишком умён и образован, и куда ты хочешь вернуться курам на смех, Александр Федорович. Тебя же обгадят и обсмеют, выставят как последнего эсера из вымершей в доисторические времена партии революционеров-социалистов. Да и никто тебя не пустит. Ишь чего захотел, не каждому такая честь дана помереть на родной земле. Надо же, какой мечтатель. Что ж, будем реалистами, пришлось ему лечь в американскую землю, прикрывшись русским православным крестом. Такие вот дела, Александр Фёдорович.

Москва. 18.09.2024 г.

Кетчуп

Собака эта мне была знакома. Я встречал ее почти всякий раз, когда шел на работу или возвращался домой. Пути-дороги проходили через парк. Пересекаешь главную аллею парка, прозванную с незапамятных времен «Зеленой дорожкой», тут же и напарываешься на стаю собак.

Обитали они при местном кафе, если можно так назвать распивочную, которой владел армянин, беженец, как они все, кавказцы, любят себя называть. Кое-что из объедков собакам доставалось. Но по мере того, как стая разрасталась, этого им стало не хватать. И они очень быстро научились выпрашивать подаяние у идущих на работу. И знали в лицо наиболее щедрых. Есть добрые люди, чего там говорить. Иной сам не доест, а собачкам принесет. Иногда поглядишь, чем их там потчуют, честно, завидки берут: вкусности необыкновенные.

Так вот, собака эта ничем из стаи не выделялась, единственно если только малым ростом да неказистостью. Шкуркой владела светло-рыжей, с разбросанными кое-где белыми пятнами. И какая-то она застенчивая была: доставались ей последние крохи. Правда, последнее время поведение ее несколько изменилось. Стала выхватывать у добровольных кормильцев еду прямо из рук. Но за это и получала от вожака не раз трепку. Причина ее внезапной перемены скоро обозначилась большим животом и укрупнившимися сосцами, черными и тугими, как у козы. Живот вырос слишком большим, почти по земле не волочился. И скоро появилась уже поджарой, без брюха, но соски стали еще туже и крупней. Через положенное время нарисовалась у дорожки со своим выводком. Щенята были крупные, пять мышастой масти и один рыжий, в мамашу, мельче остальных собратьев. Вывела их напоказ она неспроста. Логика собачья сродни человечьей: вот, мол, люди добрые, какие у меня славные ребята. Помогите, кто чем может, а то и погибнем с голоду. Тактика проверенная, только вряд ли спонсоров прибавилось. Времена пришли жестокие: всех не пережалеешь. И приходилось ей с утра до вечера рыскать по парку, заглядывая во все урны, выискивая на полянках остатки еды от чьих-то пьяных застолий. Тут уж было не до выбора: что нашел, то и ешь. Желающих и без тебя полно.

Однажды наблюдал, как она опорожняла урну возле кафе. Достала какие-то жирные бумажки, вылизала их, потом подумала и каждую обсосала. На очереди была пластмассовая тарелочка, состоящая из нескольких секций, с такими перегородками, чтобы не мешать мясо с гарниром в кучу-мала. Вылизала она почти всю тарелку до блеска, но в одной из секций оставалось еще немного темно-красного, как загустевшая кровь, кетчупа. Наверняка острого, для собак не